Форма входа

Искать

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
События эпохи Монгольской империи в бурятских письменных памятниках XVIII – начала XX веков

  Бурятские письменные источники на классическом монгольском представляют собой довольно обширный комплекс памятников, включающий в себя летописи, исторические очерки, записи уложений обычного права, текущую административную документацию и переписку, тексты на религиозную тематику, мемуары, а также родословные. Внутри последних нередко встречаются краткие, но иной раз довольно содержательные справки исторического и биографического характера. Кроме того, известен ряд памятников, написанных бурятами на других языках, в отдельных случаях имеются переводы текстов на русский язык, но отсутствуют оригиналы. Изучение всего этого богатства идет уже довольно давно, но неравномерно. До настоящего времени в научном обороте фигурирует меньшинство существующих текстов, еще меньше привлекается для анализа разных аспектов истории, этнографии, религии, мифологии монгольских народов. Наконец, совсем редко бурятский письменный материал привлекается для исследований в области средневековой истории, хотя его сопоставление с уже известными памятниками могло бы дать определенные результаты (к чему и стремится представленная работа). Еще более впечатляющих успехов можно добиться, привлекая данные бурятского фольклора, особенно обрядовой поэзии, ведь, например, в призываниях предков и онгонов веками сохранялись сведения о миграциях и этнических контактах. Формат данной работы предусматривает лишь ограниченное использование записей подобного рода. Бурятские источники порой могут поставлять свежую информацию, способную придать новый импульс в изучении ряда проблем истории монгольского средневековья, причем именно тех проблем, дискуссия по которым периодически заходит в тупик из-за недостатка фактического материала.

  Одним из подобных сложных вопросов средневековой истории является этническая принадлежность туматов, группировки, чье вооруженное выступление против наместников Чингисхана ознаменовало начало серьезных трений во взаимоотношениях монгольского имперского центра и населения северо-западной периферии. Историография дискуссии о туматах в трудах бурятских ученых приведена Б.Р. Зориктуевым [1997: 45-46], поэтому мы не будем вновь задерживаться на этом. Укажем только на тот факт, что в продолжительной полемике материалы бурятских письменных памятников и фольклора почти не привлекались, хотя вопрос об этнической принадлежности туматов был интересен, прежде всего, тем, что изначально господствовало мнение о них, как о предках крупнейшей бурятской этнической группы – хори или хоринцев. Другим важным аспектом туматской проблемы является выяснение причин или природы конфликта, вызвавшего длительное, отмеченное во всех основных средневековых памятниках противостояние.

  В самом деле, восстание туматов, если отойти от довлевших в прошлом эмоциональных оценок, выглядит все же достаточно ярким, хотя и не самым характерным эпизодом истории внутренней политики сложившейся имперской государственности монголов по отношению к населению северной периферии, а также и в целом – к тем родственным группам, которые оказались в составе империи к началу широкомасштабных внешних походов. Интересным этот конфликт оказывается и с точки зрения выявления особенностей менталитета, общественного устройства, уклада так называемых лесных племен, вошедших в состав Монгольской империи. Напомним, что вслед за туматами восстали енисейские кыргызы, вновь активизировались остатки мэркитов, оттесненных на северо-запад, и, видимо, примерно тогда же произошел мятеж энгудского Уран Чэнкуя, который, “ушел, захватив с собой тридцать один отог и решив жить к северу от заката солнца” [Лубсан Данзан 1973: 186]. Направление бегства мятежных энгудов – северо-запад, как видим, совпадает с локализацией оппозиционной имперскому центру военной активности туматов, кыргызов и мэркитов. Впрочем, энгудское выступление могло не иметь прямого отношения к волнениям на северо-западе. Определенно можно говорить о том, что регион, располагавшийся между Ангарой на востоке и истоками Иртыша на западе, со времен туматского восстания на протяжении всей истории Монгольской империи и даже, быть может, в начале усиления ойратов являлся особой “геополитической” зоной, которая, обладая богатой сырьевой базой, служила опорой тем силам, что осмеливались бросать вызов имперскому центру.

  В бурятских письменных и фольклорных источниках нам не встречались примеры употребления термина тумат (кроме одного сомнительного случая), но очень часто в хоринских памятниках упоминается термин тумэт. В летописи Тугулдэра Тобына прародитель хоринцев Хоридай назван сыном дайчин-нойона “монгольских двух тумэтов” Баргу-батура [Бурятские летописи: 5]. В хронике Аюши Саагиева Баргу-батур выступает дайчин-нойоном тумэтского народа, а Хоридай титулован “хори–тумэтским мэргэном” [Буряадай туухэ бэшэгууд 1998: 5, 8], так же Хоридай назван в очерке Агвана Доржиева [Буряадай туухэ бэшэгууд 1998: 37] и в анонимном “Ацагатском очерке о хори-бурятах” [Qori buriyad-un tuqai ačaγad-tu bičigdegsen tobči teüke: 2]. ААналогичная ситуация наблюдается в фольклоре хоринцев, тенденция увязывать свое происхождение с тумэтами или отождествлять тумэтов с хоринцами видна и в устных исторических преданиях [Буряадай туухэ бэшэгууд 1998: 90]. В ряде памятников чувствуется стремление хоринских летописцев конкретизировать ранние этапы истории хори, что проявилось в попытке привязать термин тумэт к имени исторического южномонгольского тумэтского Алтан-хана (1506-1582). Так поступил Доржо Дарбаев в своем “Докладе о происхождении 11-ти хоринских родов”, назвав легендарного Баргу-дайчина главным сановником монгольского Алтан-хана [Бурятские летописи: 170]. На эту попытку последовала резкая критика Жамсо Бошоктуева в рецензии, написанной еще в 1865 году [Цыдендамбаев 1972: 177]. Бошоктуев высмеял Дарбаева за искусственное притяжение древней истории хоринцев к биографии Алтан-хана. Бошоктуев вообще находил все заимствованное хоринскими летописцами из монгольских сочинений весьма сомнительным, но склонен был доверять устным преданиям. Между прочим, сам факт полемики между Дарбаевым и Саагиевым с одной стороны и Жамсо Бошоктуевым с другой свидетельствует о довольно строгом отношении бурят к содержанию исторических трудов.

  Б.Б. Барадин, Г.Д. Санжеев и Д.Д. Нимаев в своих работах с разными дополнениями и поправками видели в хори-туматах одну этническую группу – хоринцев, причем находили компонент тумат производным от туман / тγмэн “войсковое подразделение” [Нимаев 2001: 247]. Получалось, что двойной термин возник как обозначение хоринского войска. Г.Н. Румянцев, описывая события средневековой истории, осторожно употреблял выражения “племя хори” и “племя тумат” [1962: 140], вероятно, следуя буквальному пониманию текста “Сборника летописей” Рашид Аддина, который писал почти век спустя после первого выступления туматов. Ц.Б. Цыдендамбаев пошел дальше и высказался в том смысле, что “хори-туматы представляли союз племен, состоящий из туматов-тюрков, занимавших ведущее положение в союзе, и хоринцев протомонгольского происхождения” [1972: 226]. По работе Цыдендамбаева можно в какой-то мере проследить путь умозаключений, приведших к его версии. Обнаружив в хоринской ономастике некоторое число этнонимов и эпонимов, которые он затруднился объяснить на базе монгольских языков, исследователь обратился к тюркской, в основном к якутской ономастике, где обнаружил ряд сходств. Кроме того, Цыдендамбаев пришел к выводу о наличии в прошлом у хоринцев тотемизма, причем он обнаружил следы тотема лебедя и собаки. Наличие двух тотемов вновь заставило его обратиться к мысли о сильной тюркской струе в хоринском этногенезе. Лебедь в его представлении оказался тотемом тюрков, а собака – монголов [1972: 220, 225]. Отсюда уже было нетрудно прийти к теории о союзе двух племен.